В два года бабушка меня крестила тайком от родителей. Мама, в принципе, не возражала, но отец-атеист был категорически против. Поэтому бабушка пригласила на дом священника. Было нас в квартире трое, таинство я в силу младенческого возраста не запомнила, мама рассказывала, что на следующий день я им наябедничала, что, дескать, приходил дядя в юбке меня купать. Отец отправился к бабушке за разъяснениями, но она его лихо отшила ( в смысле отшить и припечатать словом бабушке равных не было), и отец больше не приставал. Выросла я человеком светским, и все религиозные ритуалы по сей день вызывают у меня чувство неловкости. С верой гораздо сложнее, но вера, на мой взгляд, чувство глубоко интимное и сокровенное, которое негоже выпячивать и демонстрировать по любому поводу. Кстати, бабушкина набожность носила характер ненавязчивый, то есть она поступала, как считала нужным, например, в случае с моим крещением, но религиозной агитацией и пропагандой никогда не занималась. Муж ее был страшным безбожником, дети росли, как советские дети, в церковь не ходили. Но молилась она за всех, тихо в углу. И все ее действия всегда были исполнены смысла и значения, и пасхи такой вкусной, как она пекла, я больше никогда и нигде не ела, и пахло в доме в этот день так, как больше нигде и никогда не пахнет, и отмечаю я этот день раз в году в память о ней. А о своем крестном отце-священнике я ничего не знаю, даже его имени. Кто-то мне однажды сказал, что это очень круто – крестный-священник, но я со своим вечным скепсисом… Мне с моим вечным скепсисом вечно не хватает осмысленности. То в том, то в этом. Постоянно какие-то детские вопросы возникают. Я, например, не понимаю, зачем Ему наши куличи и яйца? Да еще в таком количестве. Мне кажется, Он не за этим приходил, если и приходил. Не понимаю смысл фокуса с благодатным огнем, который ежегодно сходит на святую землю, хотя этот фокус сами православные деятели раскритиковали еще несколько веков назад, объяснив, откуда берется огонь. Зачем придумывать чудо на ровном месте, когда любой цветок, как говорил отец Мень, гораздо большее чудо?
У отца Варлама Шаламова, вологодского священника Тихона, домашней иконой была репродукция Рубенса. Он ее освятил по всем правилам и перед ней же молился. Вся церковная Вологда приходила в бешенство от такого святотатства. У меня от бабушки осталось две иконки, потертые, красивенькие, старенькие, видимо, уже раритетные, там сбоку даже дата проставлена – то ли 1908, то ли 1909 год. Но я в них ничего не вижу, кроме картинки. А вот перед этим «Христом, обнимающим крест» Эль Греко, я когда-то долго стояла в Прадо, пытаясь понять, куда и почему исчез из современной живописи божественный экстаз и особое, заряжающее пространство электричество? С чем это связано? Почему мы, нынешние, такие плоские, а он в 17 веке мог одной картинкой рассказать обо всем на свете? Почему для него мир был одухотворенной стихией и высокой тайной, а для нас мир – поток информации и набор фактов? При этом мы по-прежнему очень мало знаем и очень мало можем, и все еще смертны, и самое обидное, что внезапно смертны. Зато мы непревзойденные мастера фальшивых чудес.
Так сложилось, что у меня, светской, Эль Греко - самый любимый художник, и отношения у нас с ним самые что ни на есть возвышенные. Однажды в Будапеште я 2 января слонялась по музею, где, помимо меня, были только билетеры и смотрители, и забрела в зал с его полотнами. Я была сонная и вялая, смотрела на все эти искаженные пропорции, весь этот льющийся свет и ннмыслимый цвет, и вдруг у меня закружилась голова и, как у клоуна в цирке, брызнули слезы. Я размазывала их кулаками, они все текли и текли, свет струился, странно, что в этот момент я не начала слышать голоса.
А еще когда-то в юности мы с подругой бродили по Валааму, голодные, продрогшие, искусанные комарами, но страшно счастливые – кто бывал на Валааме, тот поймет. У нас была банка сгущенки, которую открыл ножом местный житель, единственный продмаг не работал, до отхода нашего теплохода оставалась куча времени. Есть хотелось ужасно, несмотря на состояние общей благостности. И вдруг Ирка, которая по природе своей та еще, как бы помягче выразиться, хулиганка, говорит: «Слушай, у меня такое состояние, что хочется упасть на колени и молиться!». И упала. Я аккуратно приземлилась рядом. Мы стояли и смотрели в небо. А такого неба больше нет нигде. «Ну придумай же какую-нибудь молитву», - говорит Ирка. «Господи, - говорю тогда я, - помоги же нам съесть нашу сгущенку!». «Ну ты и дура!» - сказала Ирка, и мы пошли дальше. А потом сели отдохнуть в густой траве и обнаружили две ложки. Ровно две. И не каких-нибудь там алюминиевых. А вполне никелированных. И даже не удивились. И слопали немедленно всю сгущенку. И облизали ложки. И сказали спасибо. Ирка забрала свою ложку с собой в Москву, а я свою – в Киев. Она у меня до сих пор где-то лежит.
Немає коментарів:
Дописати коментар